«Никто мне не верил. Это был первый такой случай». Жена российского активиста Антона Чечина, которого обвиняют в хранении наркотиков, — о деле против своего мужа
Манане Самхарадзе 25 лет. Она родилась и живет в Тбилиси. В 2023 году Манана вышла замуж за российского активиста Антона Чечина.Антон протестовал в России — в 2021 году ЕСПЧ обязал российские власти выплатить ему 4 тысячи евро за незаконное задержание на митинге — и активно участвовал в протестах в Грузии, куда уехал после начала полномасштабной […]
Манане Самхарадзе 25 лет. Она родилась и живет в Тбилиси. В 2023 году Манана вышла замуж за российского активиста Антона Чечина.
Антон протестовал в России — в 2021 году ЕСПЧ обязал российские власти выплатить ему 4 тысячи евро за незаконное задержание на митинге — и активно участвовал в протестах в Грузии, куда уехал после начала полномасштабной войны. Зимой 2024-го Чечина задержали в Тбилиси по обвинению в хранении наркотиков в особо крупном размере.
Манана Самхарадзе рассказала Paper Kartuli, как влюбилась в Антона, о причинах его активного участия в тбилисских протестах, угрозах со стороны полиции и сложностях с поиском адвоката.
О знакомстве и жизни до задержания
— Антон переехал сюда в 2022 году, 14 апреля. Мы познакомились в ноябре в телеграм-чате. У нас очень быстро начались отношения. Через три месяца, 1 марта, мы расписались [в доме юстиции]. В тот же день Антон подал документы на ВНЖ, и ему выдали документ без проблем, хотя он был уверен, что ничего не получит.
Мы жили у нас на «Исани» с моими мамой и бабушкой. Когда мы познакомились, я работала в турагентстве. Антон был курьером, доставлял микрозелень. Ему очень нравилась та работа. Потом основатели компании внезапно уехали — они были из России — и он начал работать в кафе, сначала в одном, потом в другом.
До того, как мы встретились, я, конечно же, спросила, что он думает о происходящем. И если бы он говорил, что он за Путина, я бы ему и «привет» не сказала. Но он сказал, что он против всего этого. Рассказывал, что в России тоже был против, выходил [протестовать] и из-за этого ему пришлось уехать. Всегда говорил, что война — это плохо.
Когда мы в первый раз встретились, оказалось, что он знает тут больше мест, чем я. А я тут родилась и всю жизнь живу. Он всё знал, ему всё было интересно. Радовался всему. Звал меня всегда и на грузинском говорил: «Нахэ! Смотри!» У него так глаза сияли.
Летом мы ездили повсюду. По всей Грузии. Когда он переехал, у него был фотоаппарат, и он всё фотографировал. У него были стикеры (с QR-кодом, который вел на инстаграм аккаунт Чечина — прим. Paper Kartuli). В первый день, когда мы встретились, он мне всё это показывал, и я поняла, что я ничего не замечаю вокруг. А он замечал всё.
Об участии в протестах, штрафе и угрозах от полиции
— Тут он сразу начал участвовать в протестах. Еще до того, как мы с ним встретились. Он участвовал в протестах против закона об «иноагентах» в 2023 году. Он знал, что случилось, когда в России приняли такой закон, и не хотел, чтобы то же самое повторялось тут. Я понимала, что происходит что-то нехорошее, но не осознавала, насколько это серьезно.
Я ходила на митинги, но не всегда. Боялась газа — выходила на несколько часов. И Антон говорил, что я ему там мешаю. Он хотел помогать людям, у него всегда с собой был физраствор, и он очень быстрый. А я паникую и небыстрая — однажды я надышалась этого газа, и у меня была такая истерика! А он ничего не боялся.
У него киста в голове, он это узнал еще в России. И однажды он сказал мне, что не знает, сколько ему осталось жить, и что он хочет жить, а не существовать, и делать всё, во что верит.
1 мая [2024-го] его оштрафовали на 2200 лари. Это дело рассматривала судья, которая сейчас под санкциями, Лела Цагареишвили. Штраф нам помогла заплатить Human Rights House Tbilisi. Угроз после этого не было.
Потом начались протесты после выборов. Он, конечно, сразу пошел. В 18 часов заканчивал работать и шел на акции. Я пыталась его не пускать, но было бесполезно. 18 ноября был протест возле ТГУ. И он там был. Люди без [полицейской] формы фотографировали там всех, чтобы, видимо, потом оштрафовать. И он решил отвлечь внимание этих людей на себя. Он встал перед ними и начал фотографировать их.
В результате его схватили и посадили в полицейскую машину. Там его обыскали. Попросили паспорт. Он дал ВНЖ, они удивились, что он у него есть, спросили откуда. Он сказал про меня, они спросили мое имя и дату рождения, показали мое фото на экране — там была специальная система в машине. Угрожали, что изобьют, если он продолжит ходить на митинги. Прокатили его в машине до отделения полиции на площади Свободы. Но туда его не заводили, а сразу отпустили.
О задержании 3 декабря и обыске
— После этого он продолжал ходить на митинги. Я с ним ходила и просила его уходить оттуда со мной, врала, что мне страшно идти одной домой.
Вечером перед задержанием мы возвращались с митинга, и было странно, что возле дома много машин. А когда заходили в подъезд, я увидела на двери огромную камеру, но подумала, что, возможно, соседи поставили — на что-то такое деньги собирали.
Утром 3 декабря он вышел из дома раньше меня. Его работа начиналась в 10 часов, моя — в 12. Он поцеловал меня и ушел. Когда я вышла из дома в полдвенадцатого, камеры, которую мы видели ночью, не было. Я заметила людей в масках, но и подумать не могла, что это как-то связано с нами.
Было очень странно, что он весь день не писал и что у него выключен телефон. Я чувствовала, что что-то не то. У меня чуть заболела голова, и я подумала: может у него что-то болит. А потом узнала, что [при задержании] его ударили по голове. Он сказал им, что его нельзя по голове бить, и они остановились. Я очень боялась, когда возвращалась домой, потому что он пропал.
Вечером мама рассказала, что случилось, и что дома тоже был обыск. Им открыла бабушка, а она болеет: у нее был рак, сейчас диабет и давление всегда. Ей плохо. Они в итоге ждали маму и спрашивали бабушку, нужна ли ей вода или что-то еще — играли роль хороших полицейских. Дома ничего не нашли. Есть видео обыска. Я его не видела. Адвокат смотрел. Насколько я знаю, там видно, что им плевать — они знали, что ничего бы не нашли и даже не пытались особо обыскивать.
Антон не пьет и не курит. Из-за здоровья. Да и просто не хочет. Он ненавидит всё это прямо даже. Я однажды вернулась домой после свадьбы подруги, где выпила немного вина, а он так сильно ненавидел даже запах алкоголя, что просил, чтобы я спала отдельно. Когда кто-то курил перед ним на улице, он пытался идти быстрее, чтобы не вдыхать дым. Так что это [дело] самое глупое, что они могли выдумать (в отношении Антона Чечина возбуждено уголовное дело по факту хранения либо приобретения наркотиков (ч. 6 ст. 260 УК Грузии) — прим. Paper Kartuli).
О поисках адвоката и попытках привлечь внимание общественности
— Я сначала не постила ничего. Два дня до суда надеялась, что его отпустят. Но его заключили под стражу. После заседания нам дали полчаса поговорить, и он попросил, чтобы я везде об этом рассказала. Я пыталась постить в Daitove (фейсбук-группа для самоорганизации протестов — прим. Paper Kartuli). Но мои посты не публиковали, я три раза пробовала — их отклоняли. Наверное, из-за того что впервые кого-то задержали за наркотики, они не верили, думали, я какой-то бот.
В первый же день я стала звонить в Ассоциацию молодых юристов Грузии, просила адвоката, но ничего из этого не вышло — мне сказали, что передадут [информацию], но никто не перезвонил.
На второй день я была в изоляторе, когда туда привезли Нику Гварамиа (оппозиционер, один из основателей партии «Ахали» — прим. Paper Kartuli), там было много журналистов. Я подошла к ним, спрашивала их, слышали ли они про дела с наркотиками, говорила, что хочу про это рассказать. Но там была суматоха, они взяли мой номер, сказали, что кому-то передадут, но никто не звонил, конечно.
Никто мне не верил. Это был первый такой случай (всего в декабре 2024-го по обвинению в хранении наркотиков задержали еще пятерых участников протестов — прим. Paper Kartuli). Антон не был известным. Он протестовал, на кадры попадал, но интервью не давал. Его не знали и поэтому не верили. И, возможно, думали, что так далеко «Грузинская мечта» не зайдет.
Я стала писать в комментариях к постам в Daitove, на своей странице и в итоге со мной связался адвокат Гиорги Чхеидзе. Мы договорились встретиться. Помню, я даже не посмотрела его фото, не зашла на его страницу — он мог оказаться кем угодно. Но у меня было такое состояние, что я бы любому всё рассказала, лишь бы кто-то помог. Когда мы встретились, Гиорги сказал, что сам протестует, и сразу поверил. Было видно, что он беспокоился, что такое случилось, и хотел защищать Антона не потому что он адвокат и должен, а потому что сам так хотел.
О свиданиях в тюрьме и болезни
— Было уже шесть заседаний. Сейчас выступает сторона обвинения. Есть съемка с камеры, как он выходит из дома. Но судья отказывается прикреплять ее к делу. Они всё отказываются принять и пишут только один текст: это не связано с делом. Меня не пускают на заседания, так как я буду выступать в качестве свидетельницы. Но я все равно хожу, слежу за заседаниями в малюсенькое окошко в двери. Из-за того, что я постоянно отпрашивалась, меня уволили с работы.
Хожу к нему в тюрьму. Сейчас они в камере с Артемом Грибуль (россиянин, которого также обвиняют в хранении наркотиков в особо крупном размере — прим. Paper Kartuli). Как я понимаю, условия там не прямо ужасные, но ему холодно, и с его здоровьем нельзя там быть. У него гайморит, проблемы с легкими, он кашляет. Горячая вода там только в душе. Когда просто моешь руки, холодная идет.
Два дня назад пришли результаты томографии — у него увеличилась киста. Я уже говорила с врачами, и они считают, что лучше сделать операцию, чтобы состояние не ухудшилось. Но он переживает и боится, так как это голова. Еще и никого не будет рядом. Кто бы не боялся?
Иногда чувствуется, что он держится, а иногда не особо. Все длится уже слишком долго. Я тоже теряю надежду. Он однажды сказал, что до сих пор бы стоял на митингах. Но я бы его уже точно никуда не пустила. Если придется даже силой, буду его держать.
Сейчас я совсем ничего не знаю и всё больше и больше боюсь. Я вижу, что многие живут как обычно, как будто ничего не происходит. И я боюсь, что люди просто будут и дальше терпеть, жить дальше и забудут про всё. Есть люди, которые не забывают, но не знаю, достаточно ли их, чтобы что-то изменилось. Я благодарна, что они есть.
На суды Антона ходят представители ЕС. Говорят, что делают всё, что могут. Но у нас мало времени. Не знаю, что будет с Грузией. Если спасти Грузию, конечно, и они [политзаключенные] будут спасены, но если это невозможно, то хотя бы людей нужно спасти.
Я не разбиралась в политике и тоже многое терпела, но то, что сейчас происходит — невозможно не говорить про это. Мы часто встречаемся с другими людьми, у которых тоже задержали близких. Встречаемся с послами, между собой, с оппозицией, с Зурабишвили. У нас одна боль сейчас. Это касается всех. Так ясно никогда не было, кто на какой стороне.
