Не дай нам Бог победить III

Зонами выжженой земли окружают американцы свои базы в Южном Вьетнаме. Жителей изгоняют из своих деревень, посевы сжигают, скот уничтожают. В сводках американского командования эти изгнаники именуются беженцами

Мы продолжаем публикацию вьетнамских очерков известной американской писательницы. Словно в демонстрационном зале, проходят перед нами картины жизни истерзанного американским разбоем Вьетнама, портреты американцев, подвизающихся в позорной роли карателей и захватчиков. Циники и ханжи, фанатики, одер-жимые идеей «миссионерства», и наемные убийцы, поклоняющиеся только доллару, - вот действующие лица в кровавой драме, которая по Вашингтонскому сценарию ставится на земле Индокитая вопреки воле его народа.

Безнадежные чужаки в этой стране, ненавидимые всеми и ненавидящие всех, они разлагают всё, к чему прикоснется их растленная и глубоко враждебная вьетнамцам «цивилизация». Образ «тихого» американца был списан Грэмом Грином с натуры на заре интервенции США во Вьетнаме. Мэри Маккарти рисует его прямых и действующих в наше время потомков - вооруженных военной техникой, оболваненных пропагандой, слепых в своем самодовольстве «тупых» американцев.

***

Πервый из показанных мне «временных лагерей для беженцев в районе Хойана был создан с полгода до нашего посещения. В нём живет полторы тысячи человек. Я шла между рядами хижин-общежитий вместе с врачом-немцем. Дорога привела к прудику шириной не более пяти метров. В нём среди плававших консервных банок и всяческих отбросов плескалось несколько уток. Это и был единственный источник воды для питья и всех хозяйственных надобностей, которым пользовалась половина обитателей лагеря. Ещё один прудик, чуть побольше первого и ничуть не чище, находился другой стороне лагеря.

Лагерь
Какое бы то ни было санитарное хозяйство в лагере отсутствует. Правда, журнал «Рипортер» сообщал своим читателям, что начальник вьетнамского ведомства по делам беженцев, некий «врач» Кве, разработал типовые правила по санитарному и медицинскому надзору в лагерях для беженцев. Но что ж это за правила? Об этом автор статьи ничего не говорит, и, сколько могу судить - его статья просто содержит непроверенные данные из официальных «информационных собеседований». Рассказать о нищете и грязи, царивших в этом первом лагере. трудно. Не хочется перечислять подробности: глаза отказываются смотреть слишком пристально, а чувство сострадания велит оставить в покое людей, терпящих такое унижение.

Женщины толпились в проходах и провожали нас взглядами. Некоторые подбегали и доктору и просили у него лекарств. Но большинство глядело на нас с вызовом. Куда ни посмотришь, всюду кожные болезни, глазные болезни, симптомы недоедания, испорченные зубы, окрашенные бетелем. Особенно много больных среди детей. Да и вообще почти все беженцы (как обычно, это женщины, дети и старики) были отчаянно грязны. Но где и как они могли бы помыться? В отличие от Фукуонга на детях не было новых пижам американского производства. Их куртки и штаны были старые, заношенные и настолько грязные, что даже цвет невозможно определить. Здесь выдавали на еду по 10 пиастров в день на семью (около 10 центов) и изредка - немного риса.

Несколько семей завели огородики прямо посреди отбросов. Там рос салат и ещё какая-то зелень. И то подспорье. В лагере было несколько свиней и кур. Ещё были утки. Кроме как копаться в огороде, работы нельзя было найти никакой. Не было хоть маленького поля, которое можно было бы обрабатывать, вообще ничего. Следующий лагерь, который мне показали, был большего размера. В нем размещалось около 4.500 человек. Он был разделен на три сектора: буддийский, католический и секты као-дай. Этот лагерь существовал уже больше года и считался «лучшим». Это означало, что хижины нем были крыты жестью, полы зацементированы, огородничество немного более развито. За это время успело образоваться лагерное самоуправление. В конце концов выкопали колодец. Когда мы проходили мимо него, врач перегнулся через край, понюхал воду и брезгливо поморщился.

«Гнилая?» - спросила я.

Врач утвердительно кивнул головой

«А они кипятят воду?» - продолжала допытываться я.

Врач лишь пожал плечами: «Мы им велели её кипятить. А будут ли они слушаться, трудно сказать»,

Здесь было немного больше свиней и кур. На полях позади лагеря паслись буйволы, принадлежавшие беженцам. Но и в этом лагере каждый кусочек земли усеян отбросами. Уборных в лагере нет, снова полный набор кожных и глазных болезней, вздутые животы, кожа да кости, рахит. Школы ни какой. Работы тоже ни какой, если не считать возни на крохотных огородиках, между тесно стоящими хижинами. Здесь в меня не швыряли камнями, как в одной из «умиротворенных» деревень, когда сопровождавший меня меня офицер отвернулся. Времени на осмотр сектора секты као-дай у нас не осталось: нашего врача срочно вызвали. В соседней деревне была обнаружена чума. Он уехал. Мы тоже

Эвересты мусора
Возвращаясь на базу ВВС в Дананг, я разговорилась в машине с моим спутником - немецким бароном, работавшим здесь в благотворительной миссии «Мальтийского ордена». У него были свои наблюдения. Болезни в лагерях и деревнях одни и те же, но скученность в лагерях увеличивает опасность эпидемий. Оттого, что у людей там нет работы, у них и еды меньше. Ещё одна проблема: местные жители смотрят на беженцев с презрением и не желают иметь с ними дела. А только в одной этой провинции беженцев 150 тысяч! И правда, в деревнях мне иногда попадались вполне чистые домики. Но всё равно, всё кругом, начиная с улиц, было в таком же захламленном виде, как в лагерях.

Я спросила барона: «Всегда да так грязно выглядели деревни во Вьетнаме?»

Барон этого не знал. Но ведь за вьетнамцами испокон вена держалась репутация трудолюбивого народа, и не стали бы они столетиями мириться со столь гнетущими условиями жизни. У меня создалось лось совсем иное впечатление: упадок наступил совсем недавно. То же относится и и возросшей неграмотности. Одно несомненно - прежде чем пришли американцы, никто здесь не выкидывал рядом с домом проржавевших жестянок из под пива или кока-колы и пустых бутылок из-под виски. Это начали делать американцы. Неразрушимые отбросы нашего массового производства валяются теперь по теперь по всем полям и обочинам дорог Южного Вьетнама, плавают в его болотах и ручьях. Наша индустриальная свалка уродует прекрасную когда-то страну. «Американский образ жизни» подарил азиатской природе безобразные отходы нашего индустриального мира, переварить которые никакая земля не может.

Местность вокруг крупных американских баз во Вьетнаме превращена в огромную свалку. Её не смогли бы «стерилизовать» даже бомбардировщики «Б-52»: жестянки не горят. Но их можно спрессовать или раскатать в листы - и вот в сельских районах Вьетнама процветает оригинальный вид «поп-арта»  - дома со стенками из расплющенных консервных банок. Их можно встретить не только в лагерях для беженцев, но и в обычных деревнях. Но если б даже этим новым стройматериалом подновили каждую хижину и каждый сарай во Вьетнаме, никаких строек не хватило бы, чтобы поглотить всю гору отбросов «цивилизации», которую мы оставим во Вьетнаме.

Эвересты мусора будут расти вместе с численностью наших войск. Не говорю уже о «мусоре» другого рода. Когда мы подъезжали и Данангу, барон показал на развалины домов недалеко от дороги. Сюда упал несколько несколько месяцев тому назад американский бомбардировщик. При его падении было убито больше 80 деревенских жителей. А поскольку причиной катастрофы была техническая неисправность, эти убитые числятся не в графе жертв войны, а как жертвы несчастного случая. Обломки самолета так и лежат посреди деревни. Никто и не подумал захоронить труп бомбардировщика. Другой такой же, сказал мне барон, лежит в нескольких милях отсюда. Сколько там убито людей, он в точности не знал.


«Эти парни забыли принять Atabrine» - наглядная реклама лекарства от малярии. Папуа-Новая Гвинея, нач. 40-х

Штатские бюрократы
Но вот я снова в штабе морской пехоты. Коньяки, бифштексы, вина. За стойкой бара плакат: «Ты не забыл проглотить еженедельную пилюлю от малярии?» Меня окружают симпатичные, очень симпатичные офицеры и солдаты. Они интересуются, что я видела, что нашла интересного. Я рассказываю о неописуемых условиях жизни в лагере, упоминаю утиный прудик. Мон собеседники кивают головами, придвигают ко мне стулья. Они не были бы американцами, если б не возмутились, услышав грязной воде. Любопытно, что такой интерес и моим рассказам отличал морских пехотинцев от штатских бюрократов и Сайгоне.

Мне пришлось убедиться, что те вообще ничего слышать не хотят. После первых же моих слов они просто переставали слушать и либо хватались за телефонную трубку, либо с отсутствующим видом начинали глядеть вдаль, словно думали о чем-то гораздо более важном, например, о статистике террора Вьетконга. Но и солдаты реагировали на мои рассказы несколько странно. Да, конечно, она проявляли интерес, но примерно так, как мирные граждане дома, которые листают номер журнала «Нэйшин джиографик» и находят там заметку о городе, который бегло осмотрели, будучи в дальних странствиях. «Чего только не услышишь!»

Штатские чиновники в Сайгоне ведут себя, как команда маклеров, старающихся всучить покупателям сомнительные акции. Напротив, военные, и примеру, те же морские пехотинцы, держатся подчеркнуто безучастно. Они вовсе не считают нужным оправдывать присутствие Америки во Вьетнаме, а тем более свое собственное участие в военных действиях. А как миру «продают эту войну, их нимало не волнует. Военные станут рассказывать вам бесконечные истории про коррупцию и воровство вьетнамцев. По их мнению, такое поведение вьетнамцев не исключение, а правило.

Они критикуют правительственную программу, издеваются над АРВИН (марионеточная армия сайгонского режима. Ред.). И при этом не замечают, что в результате официальная мотивировка американского  присутствия во Вьетнаме постепенно превращается в ничто, в пустое место. Офицеры по вопросам информации хорошо понимают, сколь опасна такая грубая прямота, и стараются, когда только возможно вступать в беседу прежде своих строевых начальников. Так, в одной деревне в дельте Меконга я задала нескольким офицерам вопрос: что предприняли местные власти по части земельной реформы? Один капитан (он до этого говорил больше всех) поспешно открыл рот и начал сыпать заученными заученными цифрами. Но полковник перебил его и сухо отрезал. «Ровным счетом ничего».

Но дело в том, что все эти по-солдатски прямые полковники и майоры не отдают себе отчета в том, что о Вьетнаме правду говорить нельзя. Кто лжет, кто замазывает правду, тот по крайней мере в глубине души сознает, что делает. А прямодушный рубака всё ещё тешит себя иллюзией, будто сражается в войне, о которой честный офицер может ещё говорить не стыдясь. На самом же деле он ещё менее дальновиден, чем двуязычный сайгонский бюрократ из США, у которого все ответы наготове еще прежде, чем ему задашь вопрос.

Есть такие бюрократы, которые без запинки продекламируют вам химическую формулу препарата для уничтожения листвы в джунглях (ведь средство безвредно для человека и животных). Которые отводят вашу просьбу сообщить несколько цифр о потерях среди гражданского населения, замечая, что таких цифр, к сожалению, не имеется, но вот вам взамен статистика террора Вьетконга. Которые витийствуют перед собравшимися журналистами (как сделал специальный представитель Линдона Джонсона): «Я чувствую в воздухе дуновение нового ветерка доверия».

Куриная слепота
Между прочим, я сделала во Вьетнаме небольшое открытие: тот, кто рисует себе лакированную картину событий, через некоторое время теряет представление о том, как обстоят дела в действительности. Другие, уже глядя на кончин носа, соображают, в чем правда, но для него самого она стала невидимой. Вот пример такой таной разительной слепоты. В штабе ОКО в Сайгоне мне дали свежеотпечатанный список террористических актов, совершенных Вьетконгом на позапрошлой неделе (читатель, наверное, уже успел догадаться, что подобный материал плюс цифровые данные об инфильтрации с Севера составляет любимое чтение офицеров по информации).

Бегло проглядев его, я заметила, что там числится налет на позиции американской армии. «Разве это террористическая деятельность?» спросила я чиновника, указав ему на это место списка. Тот перечитал текст и согласился: «Нет, этот инцидент попал сюда по ошибке». При этом он уставился на машинописный лист с видом человека, пробуждающегося от сна. «Да, это нам нам придется поправить», добавил он. Давая мне свои цифры, он в них всецело верил, а лживости их попросту не заметил. В статистике террора, раздаваемой прессе, значатся кан нечто само собой разумеющееся случаи похищения убийства так называемых «работников сельского строительства».

Это звучит очень жестоко для каждого, кто не знает, что такой термин синоним для персонала «отрядов революционного развития». Этих «деятелей» готовят в специальных училищах военизированного типа и задача их состоит в «чистке» так называемых «умиротворенных» деревень. В каждом таком отряде насчитывается 50 человек, из которых 34 вооружены. В их задачи входит отражение нападений Вьетконга. Поневоле задаешь себе вопрос: зачем именно сейчас пускают в оборот такую статистику? С какой задней мыслью? Ведь все эти увёртки так легко разгадать! Не только отвращение, но и сожаление внушают они к одураченной нации, с которой обращаются как с перфокартами или копировальными машинами. Право, даже ЭВМ, хотя она и обладает лишь памятью, а не разумом, на нашем месте покраснела бы от стыда.

Мы в училище в Вунгтау. Майор Бе говорит по-французски: «Нам нужна революция». Он отнюдь не командир НФО, а начальник «Училища антикоммунистических активистов», этой самой «организации революционного развития». В небольшой классной комнате коренастый и скуластый майор Бе рассказывал о своей работе мне и генералу Лиуцци, бывшему офицеру итальянского генштаба. Беседа идёт по-английски. В соседнем помещения его помощник, господин Шау, беседует на ту же тему по-английски с бригадой теле- и радиокорреспондентов компании «Эн-Би-Си. Худощавый господин Шау изучал английскую литературу в Сopбоне. Одет он в черные шаровары и черную куртку. А майор Бе - в черную рубашку с открытым воротом и черные брюки. Одежда явно символическая.

Питомник в Вунгтау
В училище сейчас 3 тысячи «активистов». Когда они закончат подготовку, их отправят отрядами по 50 человек на «строительную работу» в деревни. Они тоже будут одеты во всё черное, совсем в стиле Вьетнонга, который, в свою очередь, взял за образец своей формы рабочую одежду бедных крестьян. Правда, сельское население районов, контролируемых сайгоновским правительством, давно уже щеголяет в пестром наборе из всех мыслимых и немыслимых нарядов, включая бейсбольные шапочки, шорты и нижние рубашки безрукавки американского образца. Форму «революционных активистов» крестьяне считают дурацкой и открыто их высмеивают (это я слыхала от вьетнамского студента-медика)

Майор Бе настаивал: «Да-да, нам нужна революция».

Итальянский генерал недоуменно поглядел на меня в пробормотал: что же он хочет сказать?» Я и сама толком не понимала, что за революцию имел в виду майор Бе, но тем не менее поддакнула. И в самом деле, так утомительно слушать повсюду с утра до вечера одни и те же рассказы о спекуляции и воровстве за счет бедняков. Лишь накануне одни на редкость словоохотливый сотрудник ОКО рассказал мне, как из партии одежды, присланной в дар Америкой, лучшие вещи были разворованы вьетнамским начальством и конечно, к нуждающимся так и не попали. Чего уж там, бедным семьям пришлось сначала доказывать властям свое бедственное положение, чтобы их признали «нуждающимися в помощи», сказал он печально.

«Вы хотите сказать, что за включение в такой список с них причиталась взятка?» - спросила я.

Вместо ответа он лишь молча поглядел на меня. И всё же информационные беседы в Сайгоне об училище «революционного развития» отнюдь не подготовили меня к встрече с теоретиком-доктринером, каким оказался майор Бе. Заметно воодушевляясь, он заявил нам, что вьетнамское общество «прогнило насквозь и что правящий класс злоупотребляет законами (глаза итальянского генерала стали при этих словах круглыми от удивления). Затем майор Бе перешел к фактами цифрам. Обучение «активистов» началось в декабре 1965 года. 28 тысяч уже работают в деревнях. Курс обучения занимает 12 недель. За это время каждый «активист должен выполнить 11 «заданий» и подняться на 12 «ступенек».

При отправке «активистов» в деревню из 50 человек, составляющих отряд 33-34 занимаются его охраной, а 19 человек образуют «штаб». Что же удивительного в том, что мне ни разу не довелось видеть «активиста революционного развития» за работой? Они вечно болтаются на деревенской площади с винтовой или миской для еды в руке. Но им, несомненно, привили привычку считать себя элитой, и вот результат - о жалобах на наглость «антивистов упоминают даже официальные документы сайгонского правительства.

Во второй мировой войне ничего подобного не было. Но то, что происходит сейчас, опасней для нашего будущего (если у вас есть будущее), чем «доктор Стрейнджлав» (герой одноименного сатирического антивоенного фильма - поклонник ядерной войны, - Ред.), ибо атомную бомбу можно запретить, но как запретишь человеческий мозг? Проблема эта порождена временами «холодной войны». Под микроскопами университетов и с помощью учебного материала, полученного «свободным миром» от неведомых перебежчиков, изучалось поведение противника.

Но практические эксперименты оставались для экспертов недосягаемой мечтой, пока война во Вьетнаме не создала лабораторию, в которой можно было испытывать теоретические «бомбардировщини» и «ракеты». Зато, когда наблюдаешь, как действует политология во Вьетнаме, начинаешь недоверчиво спрашивать себя, не сконструирована ли эта научная дисциплина специально для войны. Понятие «чистой» политологии кажется здесь ещё более дальним от реальности, чем мирное использование атомной энергии.