Ему так сложно вернуть рубашку на место?

Несколько дней она лежала на комоде в коридоре второго этажа, прямо возле нашей спальни. Должно быть, существует причина, по которой она там оказалась. Возможно, однажды мой муж Даг собирался ее надеть и передумал. Быть может, он торопился на работу и не успел ее убрать. У нас двое маленьких детей, по утрам всегда суматоха.

Почему она оказалась в коридоре, всего в семи шагах от его шкафа в спальне, — загадка. Не то чтобы коридор служил моему мужу примерочной.

Через неделю я сгребла рубашку и отнесла в его шкаф, но прошла эти семь шагов со злобой. Получается, я учила его, что если раскидывать вещи и долго их не трогать, я в конце концов сама всё уберу. Целыми днями я наводила порядок за сыновьями, которым 9 и 7 лет. А теперь должна и за мужем?

Рубашка, о которой идет речь, — на вид совершенно безобидное белое поло. Сначала мне показалось смешным, что она так долго там оставалась. Неужели он не мог ее заметить? У меня разыгралось воображение? Существовала ли она вообще?

Я понимала, что не должна превращать такую мелочь в скандал. Именно такого рода придирки и взаимные упреки способны разрушить брак. И всё же это меня задевало.

Я рассказала об этом своей матери.

«Твой муж — врач, — ответила она. — У него нет времени убирать рубашки. Просто сделай это за него».

Я рассказала об этом своему психологу.

«Необязательно ворчать, — заметила та. — Просто оброните невзначай: “Ой, рубашка всё еще там”. Как бы мысль вслух».

Я не послушала. Наоборот, я решила провести эксперимент: я не трону рубашку. Посмотрю, сколько времени понадобится Дагу, чтобы ее убрать. Каждый день я напоминала себе, что отстаиваю свою позицию. Не было пути назад.

В каждой семье свой уклад. Так как я писательница, работающая из дома, на мне лежит большинство обязанностей домохозяйки: стирка, готовка, воспитание детей (конечно, я делаю больше, но вы уловили мысль). Даг работает врачом на полную ставку и дежурит каждую третью ночь и каждые третьи выходные. 

Когда он дома, то помогает больше, чем многие мужья, которых я знаю. Он выносит мусор, разгружает посудомоечную машину, по возможности сам укладывает детей (конечно, Даг делает больше, но вы уловили мысль). Как и многие мужья, он любит перечислять всё, что сделал по дому, ожидая получить золотую звездочку.

Даг — прекрасный муж и отец, но дело было не в разделении обязанностей, а в том, что мне предстояло убрать за ним. И я не собиралась это делать. Поэтому эксперимент продолжался. Рубашка останется на комоде столько, сколько он позволит. Я как будто брала его «на слабо», правда, оппонент был не в курсе.

Я навещала рубашку каждое утро, искала улики. Сместилась на дюйм влево? Он подобрал ее, собирался вернуть в шкаф, но передумал? Иногда я так думала, но потом вглядывалась внимательнее — нет. Рубашка не сдвинулась. Ни на дюйм.

Было ли ей одиноко в коридоре? Скучала ли она по своим разноцветным друзьям-поло в шкафу, которых выгуливали по выходным и пятницам без дресс-кода? Иногда казалось, будто рубашка действительно обращается ко мне, умоляет: «Тебе же совсем несложно, — говорила она, — взять меня и вернуть домой».

«Теперь твой дом здесь», — думала я в ответ.

Шли недели. Месяцы. Порой я уже не замечала эту рубашку. В другие дни не могла сдержать раздражение.

Я начала рассказывать о ней друзьям. Их мнения о том, что мне стоит сделать, были похожи на тест Роршаха и выявляли динамику внутри семьи либо как здоровую и коммуникабельную («Ты сказала ему, что тебя это расстраивает?»), либо как раболепную и подавленную («Просто убери ее. Это всего лишь рубашка»).

Шесть месяцев спустя рубашка всё еще была там, присоединившись к постоянной экспозиции дорогих сердцу вещей: фото моей матери с нашими мальчиками, подсвечники моей бабушки и белая рубашка-поло моего мужа (которая приобрела значимость по кардинально другой причине).

Даг и я прошли многое за 10 лет брака. Когда я была беременна нашим первым сыном, моя мама потеряла сознание и ей потребовалась срочная операция на открытом сердце. В ночь перед операцией я давилась слезами, не в силах отдышаться, полная уверенности, что она умрет. Даг, гладил меня по спине, уверял, что всё будет в порядке, и оказался прав.

Затем, на 31 неделе беременности, у меня начались преждевременные роды. В ночь, когда меня положили в больницу, ординатор перечислил мне всё, что могло пойти не так с моей беременностью, то и дело заискивающе поглядывая на Дага, штатного врача этой больницы. Даг велел ему уйти, сказал мне, что всё будет в порядке, и был прав. Я родила здорового мальчика на 34-ой неделе.

Когда нашему сыну был один месяц, отец Дага узнал, что у него рак мозга. Даг не сказал мне, что всё будет в порядке, и снова не ошибся. Его отец умер через 15 месяцев, когда я снова была беременна. Последний разговор между Дагом и отцом состоялся, когда он рассказал о моей беременности — я была только на пятой неделе.

Со вторым ребенком на 28-ой неделе у меня снова начались преждевременные роды. Три недели я провела в больнице, вдали от мужа и почти двухлетнего сына, опасаясь за жизнь внутри меня. Малышу угрожали слепота и глухота, если бы он вообще выжил. Но на 31-ой неделе я родила еще одного здорового мальчика, которого мы назвали в честь моего свекра.

Мы пережили потрясения и трагедии, и наш брак от этого только стал крепче.

Но эта рубашка…

Я понимала, что это всего лишь какая-то рубашка. Но чем дольше я ее не трогала, тем больше она становилась чем-то глобальным. В конце концов, я воспитывала двух сыновей, и они не могли вырасти с идеей, что работа их матери — подбирать вещи за всеми в доме. Они должны были научиться делать это сами. Им нужно было научиться, как справляться со своим беспорядком, большим или незначительным. Я не всегда буду рядом, чтобы убирать за ними — и буквально, и фигурально.

Я снова стала обращать внимание на рубашку и фантазировать о ее передвижениях. Неужели Даг поднимал поло, а потом клал обратно, не желая вернуть на место? Это было бы сумасшествие. Пару раз я даже брала ее в руки, когда моя решимость ослабевала. Но всё же оставалась непреклонна. Я не могла позволить рубашке победить.

И вот однажды рубашка исчезла. Я не могла поверить своим глазам.

«Ты убрал рубашку», — с изумлением сказала я мужу тем же вечером.

«Какую рубашку?» — спросил он.

«Ту, что была в коридоре на втором этаже».

«А, да», — сказал он, как будто это какая-то мелочь. Как будто между мной и рубашкой не было особенных отношений. Как будто для меня она ничего не значила.

Он перечислил другие дела по дому, которые он выполнил, широко улыбаясь и ожидая медаль в награду.

«Спасибо», — ответила я.

«Да ерунда. А еще я убрал из прихожей твои носки».

«Какие носки?»

Оказалось, речь шла о моих носках для фитнеса. Или, говоря точнее, носках, в которых я планировала заниматься фитнесом, но не преуспела. И вместо того, чтобы оставить их валяться, мой муж любезно убрал их за меня, и я почувствовала себя еще более глупо из-за той трагедии, которую устроила с рубашкой. 

Такова особенность брака. Мы клянемся быть вместе в богатстве и бедности, в болезни и здравии, в горе и радости, предполагая, что тяжелые времена — это испытание на прочность. А что, если наоборот? Что, если трудности показывают наши лучшие стороны и заставляют сфокусироваться на том, что действительно важно, а опасность приходит, когда мы настолько расслабились, что начинаем зацикливаться из-за забытой рубашки на протяжении восьми месяцев?

Восемь месяцев! Он и правда оставил ее там на восемь месяцев. И я, получается, сделала то же самое.

По материалам The New York Times Magazine
Автор: Бренда Яновиц

Переводила: Екатерина Лобзева
Редактировала: Валерия Зитева