Лица эпохи. Маяковский.
Владимир Владимирович Маяковский. 1893—1930. Поэт Революции, Смыслов, Духа борьбы. Он выбрал время под свой дерзкий талант. Человек с ярчайшей и трагической судьбой. Да, все мы немножко лошади, революционеры, творцы. Маяковский же просто космический Простор. Лучший стихАудитория сыплет вопросы колючие,старается озадачить в записочном рвении.— Товарищ Маяковский, прочтите лучшееваше стихотворение. —Какому стиху отдать честь?Думаю, упершись в стол.Может быть, это им прочесть,а может, прочесть то?Пока перетряхиваю стихотворную старьи нем ждет зал,газеты «Северный рабочий» секретарьтихо мне сказал…И гаркнул я, сбившись с поэтического тона,громче иерихонских хайл:— Товарищи! Рабочими и войсками Кантонавзят Шанхай! —Как будто жесть в ладонях мнут,оваций сила росла и росла.Пять, десять, пятнадцать минутрукоплескал Ярославль.Казалось, буря вёрсты крыла,в ответ на все чемберленьи нотыкатилась в Китай, — и стальные рылаотворачивали от Шанхая дредноуты.Не приравняю всю поэтическую слякоть,любую из лучших поэтических слав,не приравняю к простому газетному факту,если так емурукоплещет Ярославль.О, есть ли привязанность большей силищи,чем солидарность, прессующая рабочий улей?!Рукоплещи, ярославец, маслобой и текстильщик,незнаемым и родным китайским кули!1927 г.
Владимир Владимирович Маяковский. 1893—1930. Поэт Революции, Смыслов, Духа борьбы. Он выбрал время под свой дерзкий талант. Человек с ярчайшей и трагической судьбой. Да, все мы немножко лошади, революционеры, творцы. Маяковский же просто космический Простор.
Лучший стих
Аудитория
сыплет
вопросы колючие,
старается озадачить
в записочном рвении.
— Товарищ Маяковский,
прочтите
лучшее
ваше
стихотворение. —
Какому
стиху
отдать честь?
Думаю,
упершись в стол.
Может быть,
это им прочесть,
а может,
прочесть то?
Пока
перетряхиваю
стихотворную старь
и нем
ждет
зал,
газеты
«Северный рабочий»
секретарь
тихо
мне
сказал…
И гаркнул я,
сбившись
с поэтического тона,
громче
иерихонских хайл:
— Товарищи!
Рабочими
и войсками Кантона
взят
Шанхай! —
Как будто
жесть
в ладонях мнут,
оваций сила
росла и росла.
Пять,
десять,
пятнадцать минут
рукоплескал Ярославль.
Казалось,
буря
вёрсты крыла,
в ответ
на все
чемберленьи ноты
катилась в Китай, —
и стальные рыла
отворачивали
от Шанхая
дредноуты.
Не приравняю
всю
поэтическую слякоть,
любую
из лучших поэтических слав,
не приравняю
к простому
газетному факту,
если
так
ему
рукоплещет Ярославль.
О, есть ли
привязанность
большей силищи,
чем солидарность,
прессующая
рабочий улей?!
Рукоплещи, ярославец,
маслобой и текстильщик,
незнаемым
и родным
китайским кули!
1927 г.
